Искусство перевода является вторичным и производным. Поэтому к переводу никогда не относились как к оригинальному виду творчества, и он значительно пострадал от критических разборов пишущей братии. Такая вполне естественная недооценка важности перевода сыграла свою отрицательную роль в снижении его уровня и качества, а в некоторых случаях разрушила сам вид переводческого искусства. Непонимание природы перевода усугубило его деградацию: не признавались ни важность данного вида творчества, ни его сложность.

Важную часть писательского труда составляет признание. Для многих из тех, кто хоть в какой-то мере наделён писательским талантом, т.е. пишет так, чтобы это можно было назвать литературой, слава является важнейшим стимулом к работе; для некоторых же, возможно, самых талантливых, достижение славы является единственной движущей силой написать о чём-либо. Таким образом, получается, что если бы в каком-либо из жанров литературы было невозможно снискать признание, то он наверняка был бы забыт.

Такой дефицит славы в переводческой деятельности является неизбежным в той же мере, в какой и несправедливым. Несмотря на это, мы всё же можем хоть в какой-то мере компенсировать недостаток признания и отдать должное переводчику, содействуя появлению хорошего перевода и указывая на его достоинства.

В первую очередь, добиться хорошего перевода очень трудно (переводческий дар, а также рекомендации о том, как развить его, встречаются крайне редко), поскольку перевод требует того, что называют "двойным контролем". Переводчик работает в двух параллельно существующих языковых реальностях, чей пульс он должен чувствовать постоянно. Эти реальности должны выражать себя в равной степени, но (и в этом заключается тонкий, но очень существенный момент) разными способами. Переводчик должен понимать то, что переводит, и вместе с тем осуществлять, или, лучше сказать, создавать перевод, в котором это содержание выражается.

Совершенно очевидно, что переводчик обязан не только владеть языком, на который переводит, и языком, с которого он осуществляет перевод, но он также должен знать особый язык-призрак, своего рода составной язык, который мистическим образом включает в себя оба языка и является мостиком, позволяющим переводчику постоянно переходить из одной языковой реальности в другую. Он должен также хорошо писать на языке, на который он переводит, поскольку текст перевода, как и любой другой, представляет собой литературный текст и отличается, как и любой другой, разнообразными выразительными средствами, присущими данному языку. Недостаточно просто понимать то, что переводишь: нужно создать новую форму таким образом, чтобы она была хороша сама по себе, чтобы у всякого, кто прочёл бы текст, не зная, что он является переводным, сложилось впечатление, что он читает хорошо написанный оригинал.

Когда я говорю, что переводчик должен "знать" оба языка, вовлечённые в процесс перевода, то я имею в виду, что слово "знать" означает гораздо больше, чем знание точного значения каждого слова в каждом из языков. Поскольку не существует не только точного определения того или иного понятия, но даже оттенок значения самого простого слова в одном языке, обозначающего конкретный предмет, будет отличаться от оттенка значения его эквивалента в другом. Отличными будут его исторические и социальные связи, а также его влияние на ритм предложения. Следовательно и эмоциональное воздействие, которое данный оттенок значения оказывает на читателя, будет другим!

Неудивительно, что мы называем перевод очень сложным видом искусства! Неудивительно, что даже средней руки переводчики являются редкостью, а обладающих переводческим даром можно смело назвать поэтами! И тем не менее, я повторяю, они не получают должного признания.

Социальная значимость переводческой деятельности всегда была велика, а сегодня --- и я хочу это доказать --- она возрасла, как никогда. Когда носители разных языков взаимодействуют друг с другом в области торговли, политики, экономики, вооружения, перевод является обязательным условием, без которого не обойтись. Именно он придаёт вес союзным договорам, коммерческим контрактам или актам о военной капитуляции. В более широком смысле перевод является условием сохранения стабильности в отношениях между народами, а следовательно, и мира. В ещё более широком понимании он является условием, без которого не может существовать ни одна культура.

Особое внимание я хотел бы обратить на перевод, который обеспечивает существование религии, поскольку по самой своей природе он всегда был необходимым средством поддержания религиозных учений среди людей. Так как религиозные взгляды отдельно взятого общества, т.е. его священные традиции, которые выражают себя в этических нормах и правилах поведения, определяют характер этого общества, то можно сказать, что перевод стоит у истоков создания социума.

Религия обладает двумя характерными особенностями, которые обуславливают необходимость перевода. Во-первых, она находится, или, по крайней мере, должна быть, вне времени, поскольку имеет дело с проблемами вечности и бессмертия. Однако живые языки со временем меняются и даже исчезают. Следовательно, первоначальные постулаты религии обречены стать архаичными (и в этом часть её силы) и нуждаются в том, чтобы их передали на тот язык, на котором говорят люди в последующих веках, чтобы проводник не стал немым и его факел не угас. Во-вторых, религия по своей природе является универсальной и её исповедание в различных обществах требует передачи основных догматов на язык любого человека таким образом, чтобы перевод служил единству мысли, соответствуя вместе с тем мысли оригинала.

Эта особая функция переводческой деятельности имела такую историческую важность, что, по крайней мере, в течение последних пяти веков она давала толчок всем другим переводам. Из этого источника вышли почти все известные нам великие переводческие проекты, начиная с Септуагинты и Вульгаты и заканчивая первой английской и Богемской Библиями, версиями, выпущенными институтом Кальвина, и бесчисленными народными переложениями латинских текстов в римско-католическом мире. Мы можем сказать, что благодаря религиозным переводам появилась английская проза, а последняя, в свою очередь, обусловила формирование современного английского характера.

То же самое относится и к внешним формам культуры и, вне всякого сомнения, к информации. Переводчик является поставщиком всего выше перечисленного.

На данном витке культурного развития перевод приобретает особую важность. Поскольку главной приметой нашего времени является разобщённость в том, что является и что должно быть единым: что имело один источник и должно иметь общую судьбу: что называлось христианским миром и до сих пор зовётся Европой, хотя это понятие сейчас перерастает свои границы. Эта разобщённость порождена длительным отсутствием общей философии, т.е. крушением того, что когда-то было общей религией; этот факт находит в языке своеобразное выражение, которое одобряют далеко не все, но которое оказывает глубокое влияние на жизнь каждого.

Такая разобщённость имеет сложную природу: поскольку языковая разобщённость между современными группами нашей общей цивилизации даже не совпадает с этими группами. Одна социальная группа имеет один официальный язык, который в общем знаком жителям данной страны: так, итальянцы имеют тасканский диалект, а испанцы кастильский. Соседи говорят на другом официальном языке, причём эти два языка зачастую настолько отличаются друг от друга, что переходя с одного на другой, ты попадаешь в абсолютно другой мир, как если бы ты был в Тренте и вдруг попал в Иннсбрук. Тем не менее, о представителях той или иной группы нельзя сказать, что их политическая идентификация совпадает с языком, на котором они говорят: жители графства Клэр говорят по-английски, а Масурии --- по-польски. Поскольку группы языков не совпадают с их национальной самоидентификацией, то появляется тенденция к ещё большему разделению. Если бы англичане, например, были знакомы с хорошими переводами того, что раньше было общим языком ирландцев, они бы лучше понимали ирландцев.

Таким образом, до тех пор пока практика перевода не будет развиваться постоянно и затрагивать самый широкий круг интересов, единство нашей цивилизации будет нарушено и все её усилия будут направлены на саморазрушение. Переводческая деятельность должна не просто осуществляться, но осуществляться на самом высоком профессиональном уровне. Иначе она принесёт больше вреда, чем пользы.

Когда в западных странах люди более полно осознавали своё культурное единство, они придерживались латинской традиции, вытеснить которую было очень сложно. Вполне возможно, что эта традиция будет возвращена к жизни, но к настоящему времени она утратила свою силу. Мы же напоминаем группу людей, которые не связаны общими узами понимания, и, обладая способностью говорить, остаёмся немыми. Сегодня в Европе мы нуждаемся в переводе как особом виде деятельности больше, чем когда бы то ни было. Мы нуждаемся в нём с материальной точки зрения в повседневной жизни, ибо поиск нового свойственен всей нашей культуре, а не отдельной её области. Мы как никогда прежде нуждаемся в нём с духовной точки зрения для расширения культурных границ и сравнения разных культур. По крайней мере это утверждение справедливо по отношению к последним векам.

Этих наблюдений вполне достаточно, чтобы придать предмету моего исследования определённый вес и наглядно доказать, что перевод для нас сегодня является чрезвычайно актульной проблемой. Теперь давайте внимательно разберём природу перевода, как особого вида человеческой деятельности со своими законами, которые должны его регулировать, рассмотрим разделы, на которые он делится, и проанализируем опасности, которые он в себе таит.

Перевод можно условно разделить на два вида, которые обусловлены двумя целямя или функциями. Первый я произвольно назову обучающим --- когда переводят для того, чтобы факты, выраженные в одном языке, передать на другой язык. Другой вид перевода может быть так же произвольно назван литературным --- когда на другой язык передаётся эмоционально-духовное воздействие, заложенное в первом языке. Примером первого вида перевода может послужить перевод учебного пособия; примером второго --- перевод рассказа или стихотворения.

Однако здесь стоит оговориться, что второй вид перевода представляет собой разновидность первого. Под тем, что я называю "обучающим переводом", мы в первую очередь подразумеваем точность передачи информации. Мы "буквальны" в своём переводе, наша задача состоит в том, чтобы передать оригинал так, чтобы автор, ознакомившись с его новой формой, признал, что в переводе точно отражено всё, что было заложено в оригинале. Второй, или литературный, вид перевода требует той же степени точности и добросовестности в передаче оригинального текста, но добавляет то, что сложно выразить словами и относится к искусству использования в тексте изобразительных средств, особых красок. Первый вид перевода сродни передаче линий, как в черчении, которая необходима цветной картинке в такой же степени, как и чёрно-белой. Второй вид перевода скорее соответствует копированию рисунка, в котором сами линии должны быть переданы так же точно, но большое значение имеет и передача чувственного эффекта, гармонии и контраста оттенков.

Перевод, как и вся литература, представлен в двух основных формах --- прозе и поэзии. Мы не будем обсуждать, где проходит граница между ними; гораздо важнее признать отличие происхождения этих двух форм. Проза воздействует на читателя через разум, поэзия через чувства: одна взывает к интеллектуальной, другая к чувственной стороне человеческой личности.

То же самое происходит, когда прибегают к средству убеждения (посредством которого человеком можно управлять). Когда вы убеждаете кого-либо через разум, то чем более прозаичным является ваш текст, тем более определённым становится достигаемый результат. Когда же вы с той же целью прибегаете к помощи чувств, что является более распространённым и простым, хотя и менее надёжным в отношении результата средством, вам неизбежно приходится (хотя вы думаете, что пишете прозу) включать в текст примесь того, что является прерогативой поэтов. И прежде, чем вы поймёте это, ваша проза уже окрасится поэтическими элементами.

То же самое можно сказать и о повествовании, когда оно стремится найти путь к читателю через его сердце, а не разум. Все великие эмоциональные повествования, хотя внешне они вполне соответствуют требованиям прозы, по сути своей глубоко поэтичны. Я делаю это небольшое отступление, чтобы показать, что к переводу должно быть два разных подхода, выбор каждого из которых определяется тем, с каким материалом мы работаем: с прозой или поэзией с её полутенью риторикой. В каждом случае стратегия перевода будет своя.

Поскольку материал для перевода разнообразен по своему происхождению и каждая его форма претерпевает дальнейшее деление, правила, которые мы стремимся выработать для обеспечения хорошего перевода являются, с одной стороны, общими, а с другой --- частными. Общие правила применимы ко всем типам перевода, частные --- к его разновидностям.

Из общих правил можно выделить три: два положительных и достаточно очевидных; одно отрицательное, которое не является столь очевидным и поэтому часто нарушается.

Два положительных правила выглядят следующим образом:

(1) Перевод должен осуществляться на родной язык переводчика.

(2) Переводчик должен максимально хорошо владеть языком, с которого он делает перевод, чтобы ничего не перепутать.

(3) Третье, или отрицательное, правило я формулирую так:

Переводчик не должен ограничивать себя механическими средствами, из которых двумя главными являются:

(а) ограничение места.

(б) ограничение формы.

Первое правило требует, чтобы перевод был сделан на язык переводчика:

Цель перевода состоит в том, чтобы создать текст на определённом языке. Если я перевожу на английский язык "Песнь о Роланде", то моей задачей является создание эпического произведения на этом языке - в стихах или в ином виде можно обсудить позднее. Если кто-либо переводит статистическую сводку с немецкого на французский, то его целью является получение французской статистической сводки. Важность этого правила возрастает, когда текст для перевода является изысканным в отношении подбора языковых средств, или духовно значимым, или глубоко личностным. Хорошо, когда немецкую статистическую таблицу на французский язык переводит француз, а уж когда речь заходит о переводе на французский пьес Шекспира, то просто необходимо, чтобы его делал француз, а не англичанин или немец.

Здесь вступает в силу известная истина о том, что тонкая сфера бессознательного во многом определяет наши поступки. Мы владеем родным языком в такой степени, которая позволяет нам использовать его одновременно с мыслительным процессом. Каждый, кто может похвастаться лёгкостью и мастерством владения каким-либо языком, знает о том, как опасно думать на другом языке, поскольку надо следить, чтобы не пострадала ясность текста и вследствие этого не уменьшилась его значимость. Один французский писатель, известный под именем Анатоль Франс, отказался учить живые иностранные языки (хотя надо отдать ему должное в том, что он знал классические), чтобы не пострадал стиль написанных им на французском языке произведений. Во всяком случае так он оправдывал своё незнание других языков, и это вполне могло быть правдой. Совершенно очевидно, что переводчик не может позволить себе незнание такого рода; он должен владеть другим языком в должной степени или вовсе не заниматься переводом. Понятно также и то, что если у него нет родной среды, на языке которой он хорошо пишет, он не сможет сделать добротный перевод на язык этой среды, поскольку только на своём родном языке человек может писать, не скупясь в средствах выражения, стиле и количестве слов, и создать текст, достойный затраченных усилий и времени.

Правило, согласно которому переводчик должен максимально хорошо владеть тем языком, с которого он переводит, кажется настолько очевидным, что его можно было бы и не указывать. Тем не менее, если мы вдумаемся в его смысл, то, я полагаю, придём к выводу, что его стоит рассмотреть отдельно.

Во-первых, давайте отметим, что второе правило уступает по своей значимости первому.

В самом деле, неправильное понимание языка оригинала отрицательно скажется на переводе, а в некоторых случаях, где суть повествования зависит от одной фразы, ошибка может разрушить смысл целого текста. Как правило, переводчик владеет языком оригинала в достаточной мере, чтобы хорошо справиться со своей задачей, иначе он не стал бы браться за неё. Одна-две ошибки в передаче самого общего смысла оригинала, как правило, наносят ему лишь незначительный урон. Если же переводчик плохо владеет своим собственным инструментом, плохо пишет на своём родном языке, тогда перевод пострадает целиком, независимо от того, насколько хорошо ему понятен оригинал. Другими словами, случайные ошибки, допущенные при передаче оригинала, нанесут лишь незначительный технический ущерб, тогда как плохое использование языка, на который осуществляется перевод, является принципиальным моментом, затрагивающим саму ткань текста и разрушающим её всю.

Владение иностранным языком подразумевает, что переводчик знает гораздо больше, чем просто буквальные значения слов. Здесь я хотел бы затронуть очень важную тему, которая одна могла бы стать предметом ещё одной подобной лекции. Полных эквивалентов не существует; мы касались этого вопроса в начале нашего разбора, и сейчас мне хотелось бы остановиться на нём более подробно.

Причина, по которой нельзя найти точные соответствия между двумя словами в двух разных языках, кроется в двух признаках Слова. Во-первых, каждое слово, каким бы простым ни казалось его употребление, используется во множестве значений. Во-вторых, история слова, его использование в прозе и поэзии того языка, которому оно принадлежит, качество его звучания в языке, то, как это слово ассоциируется в сознании носителей этого языка благодаря его использованию в литературных произведениях и в различных выражениях, а также общая аура, создаваемая им, в одном языке будут одними, а в другом совсем иными, даже если употребление его кажется похожим. Для примера возьмём простой пример: слово "земля" в русском языке и слово "land" в английском.

Слово "земля" с русского может быть переведено на английский словами "land" (земля как суша), "soil" (почва), "ground" (поверхность земли, грунт), "earth" (Земля как планета) --- уже четыре разных значения! Фразе "купить землю" будет соответствовать английское "to buy a piece of land", устойчивое выражение "люди всей земли" будет переведено как "people of the Earth", а "упасть на землю" как "fall to the ground".

Эти проблемы кажутся знакомыми, и о них осведомлён даже начинающий переводчик. Кроме этого, существует ещё одно обстоятельство, о котором следует сказать отдельно и которое является не менее важным. Речь идёт об особой атмосфере слова, которую нужно учитывать всегда, когда перводчик работает с большим произведением --- большим с точки зрения его литературной формы или содержания, которое оно в себе содержит. Например, слово "terre" во французском языке представляет собой долгий и сильный слог, который в некоторых случаях может превратиться в два слога. Об этом слове можно сказать, что оно имеет мистическую силу, которой соответствует только английское "earth". Для людей, работающих на земле, это слово имеет более глубокий смысл, чем для городских жителей. Кроме того, почти с уверенностью можно сказать, что в одном языке оно может означать один тип ландшафта, а в другом --- другой. К тому же в этих языках оно по-разному использовалось поэтами и прозаиками, и это историческое отличие сказывается на его восприятии каждый раз, когда оно встречается в тексте.

Подобным образом в языке перевода выглядят смешными некоторые слова, хотя их буквальные эквиваленты в оригинале не создают такого эффекта. Классическим примером этому является слово "платок" в Отелло, которое на французский язык перевели словом 'Mouchoir', что вызывало громкий смех в зале и прерывало трагическое повествование. Или, например, самое простое слово в одном языке может означать гнев, отвращение, а в другом нет. Слово 'vache' означает "корову", но само звучание долгого гласного 'vache' привело к тому, что оно стало использоваться в значении ненависти, причём настолько сильной, неистовой, что она выглядит комично. Есть старая французская шутка о парижской даме, которая, увидев очаровательного телёнка, сказала: 'Quel malheur que ca devient vache!' Эту фразу нельзя перевести так: 'Как жаль, что он вырастет и станет коровой!', потому что корова не означает в русском языке что-то злое и неистовое и в данном случае не воспринимается как оскорбление. Во французском же языке оно является очень распространённым ругательством в адрес полицейских, и его использование может рассматриваться как повод для тюремного заключения. Это одно из излюбленных словечек, которые молодые и дерзкие бунтари бросали сытому обществу.

Следует также обратить внимание на то, что на современном этапе развития в европейских языках и особенно в тех из них, где в литературе распространён разговорный жанр, существует большое количество слов, для которых невозможно найти даже примерных соответствий. Мне на память приходит слово "cad". Люди старшего поколения наверняка помнят, что во времена их молодости это слово не употреблялось в том смысле, который оно приобрело теперь. Оно является особым продуктом аристократического общества, и вы не можете перевести слово 'cad' на французский язык точно так же, как не можете передать слово 'gentleman', по крайней мере, не в одном слове. По той же причине вы не сможете перевести на английский язык французские слова 'goujat' и 'frondeur'.

Я исчерпаю весь отпущенный мне запас времени, если продолжу свои рассуждения на эту тему, поскольку она практически необъятна. Что ни говори, а хорошее знание языка оригинала является для переводчика необходимым условием, и чем лучше переводчик владеет этим языком (с одной сделанной выше оговоркой), тем успешнее он выполнит стоящую перед ним задачу. Я хочу привести пример того, как одна-единственная ошибка может исказить смысл всего важного переводного текста. Всем известно, что трактат Руссо Общественный договор, который представляет собой одну из величайших книг, имевших огромное влияние на читателей, касается вопроса общественной воли. Ценность выдвигаемой автором доктрины зависит от того, насколько правильно или неправильно он характеризует общественную волю. В начале данного трактата встречается фраза 'La volonte generale est toujours droite.' Я вспоминаю случай, когда в одном из готовящихся к изданию переводов этого трактата на английский язык, данная фраза была переведена как 'Общественная воля всегда правильна'. Такая трактовка была не только лишена всякого смысла, но и вступала в противоречие с тем, о чём говорилось выше и что следовало ниже. 'La volonte generale est toujours droite' значит 'Общественная воля всегда пряма'; очень резонное замечание, которое современники облачили в другую форму, сказав: 'Le peuple est toujours simpliste'. Чтобы перевести слово 'simpliste' на другой язык, потребуется целая фраза.

Я уже говорил, что владение языком оригинала, которое подкрепляется достаточным уровнем квалификации, должно рассматриваться как достоинство. Этот уровень (и об этом следует помнить) не должен допускать путаницы.

Слишком близкое знакомство с иностранным языком может повлечь за собой ситуацию, когда человек смешивает родной язык и иностранный. В своём сознании он может путать их, наделяя каждый из них свойствами другого языка. Если это происходит, то перевод получается из рук вон плохой. Мы не могли не заметить, что такая тенденция довольно часто прослеживается в наши дни в работах тех учёных, которые слишком погрузились в иностранный язык, и пропитались если не его лексическим запасом, то, по крайней мере, его атмосферой. Есть определённая степень погружения в немецкий язык, перейдя которую, особенно в богословской сфере, речь англичанина трудно будет понять. То же самое можно сказать и о французском языке, слишком близкое знакомство с которым приводит к тому, что английское предложение при переводе выглядит неестественно и несколько смешно. Подобного языкового смешения при переводе следует всячески избегать, пусть даже за счёт более поверхностного владения языком оригинала. Нельзя допускать, чтобы столь глубокое погружение в иностранный язык привело к неестественному порядку слов в предложении, странным неологизмам, метафорическим выражениям, которые иностранцу может быть и кажутся знакомыми, но для уха носителей языка перевода выглядят нелепо.

В этой связи мне могут задать вопрос о том, может ли билингв быть автором хорошего перевода. Я не могу вспомнить ни одного такого случая. Именно этим я объясняю тот печальный факт, что у нас до сих пор нет хороших переводов на английский язык уэльских классических произведений. Мы все можем засвидетельствовать, что существует уэльская классика, и что уэльская поэтическая и историческая традиции нашли такое изящное выражение, что благодаря им уэльсцы заняли достойное место в литературе. Проблема состоит в том, что урождённого англичанина, хорошо знающего уэльский язык, найти сложно. Кроме того, хотя и были учёные, которые думали по-уэльски и бегло говорили по-английски, они не могли выполнить данную задачу, поскольку они не думали по-английски. Несколько иначе обстояло дело с древними ирландскими текстами, которые были переведены лучше, поскольку переводчик питал глубокий интерес к ирландскому языку, а с детства был приучен использовать английский.

Мы можем задать себе вопрос, считается или нет преимуществом, когда в переводе время от времени мы замечаем лёгкий оттенок влияния иностранного языка. Выигрывает ли английская версия перевода французского эссе от того, что в нём изредка попадаются галлицизмы? И наоборот, хорошо ли, если в замечательных современных переводах Киплинга на французский язык можно встретить англицизмы?

У каждого на этот счёт есть своя точка зрения, но что касается меня, то я отрицательно отношусь к этому явлению. Я думаю, что любое, даже самое слабое влияние иностранного языка, которое можно заметить в тексте перевода, является недостатком. Я придерживаюсь того взгляда, что любой текст должен выглядеть на языке перевода так, как будто он был написан на этом языке. А теперь мне хотелось бы привести пример, который многое объясняет и показывает, что такое блестящий перевод и как мало признания он приносит своему талантливому создателю. Я имею в виду книгу, о которой, боюсь, почти никто не слышал. В английском переводе, автор которого неизвестен, она называется 'Devil on Two Sticks (Дьявол на двух палках)', в оригинале --- Asmodee, написанная Лесажем.

Я не знаю, какова была судьба этого перевода; возможно, имя переводчика известно тому, кто обладает более обширными познаниями в этой области. В двух изданиях этой книги, которыми я располагаю, на первом имя переводчика не указано. Это не только одна из лучших книг на английском языке, но и один из лучших переводов. Пример этой книги наглядно демонстрирует, какой награды следует ожидать тому, кто решил выбрать эту стезю. Дивиденды, которые приносит любая литература, часто очень скудны; по своему размеру и степени разочарования они приближаются к другой греховной деятельности; однако из всех литературных дивидендов, которые выражаются в признании, самые маленькие выпадают на долю переводчика, и я считаю, что именно по этой причине в настоящее время карьера переводчика почти никого не привлекает.

Третье правило я назвал отрицательным: переводчик не должен ограничивать себя механическими средствами, из которых двумя главными являются:

(а) объём

(б) заданная оригиналом форма

Попытка придерживаться в переводе точному объёму текста оригинала является грубейшей ошибкой. Почти всегда перевод должен превосходить по объёму оригинал. Причину этому найти нетрудно. Если переводчик не может найти более или менее подходящее соответствие --- а мы уже успели убедиться, насколько это сложно --- он вынужден прибегать к описанию, т.е. расширению текста. В каждое идиоматическое выражение завёрнута целая фраза, и её нужно будет развернуть при передаче значения этого выражения на другой язык, если в данном языке нет соответствующего слова, при помощи которого это значение можно было бы выразить.

Это в особенности относится к переводу почти с любого языка на английский, поскольку в английском языке практически отсутствует система флексий, которая в той или иной мере характерна для большинства языков. Представления, которые содержатся в самой структуре иностранного слова, мы вынуждены выражать при помощи относительных форм и наречий. Случаи, когда действительно существует прямая необходимость, или, по меньшей мере, серьёзное преимущество в сохранении точного объёма оригинального текста в переводе, редки. В этих случаях может потребоваться дополнительно поработать над текстом перевода, чтобы подогнать его под заданный оригиналом точный объём, однако перевод от этого всегда страдает.

Это отрицательное правило особенно применимо к поэзии. О трудностях, которые встречаются при перевода стихов, мы поговорим позднее, но в связи с обсуждением третьего правила стоит сказать, что стремление во что бы то ни стало переводить строка в строку, а страница в страницу не приводит к нужному результату. Чтобы объяснить, что я имею в виду, я приведу пример позднее, когда буду говорить о поэтических переводах и процитирую известный сонет Дю Белле, замечательно перевёдённый Гилбертом Честертоном:

Heureux qui comme Ulysse.

То же самое можно сказать и о заданной форме. Вам не требуется переводить сонет сонетом, главу главой, а абзац абзацем. В каждом случае для передачи истинной атмосферы произведения нужно использовать родные для языка формы, а не заимствовать иностранные. Например, произведения Виктора Гюго сильно пострадали в английском переводе, потому что в нём сохранились короткие абзацы, которые были естественны для французского романа того времени, но в английском языке оказались чужеродными. Произведения Гюго выглядят нелепо по-английски, тогда как по-французски они возвышенны. Такое впечатление создаётся не только потому, что короткие абзацы были пересажены на чужую для них почву, но и потому, что короткие эпиграммные предложения или вопросы были превращены в идиоматические выражения там, где это неуместно. Это же справедливо и по отношению к Мишле, чьи славные рифмы зачастую искажают неправильным переводом. Так, песню жирондистов 'Quelle etait cette voix? --- C'etait la Revolution meme' я никогда бы не перевел как 'What was that voice? (Что это за голос был?)' 'It was the Revolution itself. (Это была сама революция.)' Мне кажется, что по-английски это звучит слишком пафосно, преувеличенно. Я бы предпочёл такой перевод: 'One might have said, on hearing such a voice, that one had heard the Revolution itself in song. (Можно было бы сказать, что, услышав этот голос, кто-то услышал саму революцию в этой песне)'.

Вообще, необходимо заметить, что помимо перечисленных выше ограничений по объёму и форме, при переводе вообще нужно стараться избегать всех механических ограничений. Переводчик должен быть свободен от них точно так же, как и сам автор произведения. Я вовсе не хочу сказать, что, выбрав форму произведения, автор не должен её придерживаться; если вы взялись за перевод сонета, вы не можете растянуть его на пятнадцать строк, а решив написать эпитафию, вы не должны делать из неё краткую биографию. Любая творческая работа должна вписываться в какую-либо схему. Всё, о чём шла речь выше, можно свести к следующему: любое произведение, искусственно подогнанное под заданный масштаб или жёстко фиксированную форму, которые ему не свойственны, а являются заимствованными, будет выглядеть ущербным. То же самое можно сказать и о переводе, когда его автор ошибочно полагает, что создаваемый им текст должен и по форме и по объёму точно соответствовать оригиналу.

Это, пожалуй, всё, что можно сказать о трёх общих правилах, которыми, как я считаю, переводчики должны руководствоваться в первую очередь.

А какие правила вступают в силу, когда объектом перевода становится произведение, принадлежащее одному из жанров, прозе или поэзии?

При переводе прозаических произведений я выделяю несколько существенных моментов: ---

(1) Переводчику, как я думаю, следует не сидеть над каждым предложением, а тем более над каждым словом, а разбить текст на блоки.

Когда я говорю 'разбить на блоки', я имею в виду, что прежде чем начать работу над текстом, переводчику стоит прочитать весь материал, чтобы понять что он из себя представляет. После этого он должен брать раздел за разделом, абзац за абзацем и определять, какой смысл заложен в каждом из них, какое влияние каждый из них оказывает на читателя, и только потом приступать к переводу на другой язык.

В связи с этим несколько слов нужно сказать об использовании словаря. Как бы хорошо переводчик не владел языком оригинала (если он только не полный билингв), иногда возникает то, что я называю препятствием для перевода. Я имею в виду случаи, когда необходимо проверить точное значение определённого слова и без словаря не обойтись. Очень важно, чтобы переводчик использовал самое надёжное справочное издание, которых может быть одно или два. Однако сверять со словарём значение каждого слова нельзя. Такая практика свидетельствует либо о недостаточном знании языка оригинала, либо об отсутствии уверенности в себе, что для перевода, как впрочем и для любой творческой деятельности, является серьёзной помехой. Если вы вполне уверены в том, что именно это значение имеется в виду, не бойтесь дать его в переводе, даже если оно не указано в словаре. Однако необходимо помнить, что все словари создаются переводчиками, а каждый переводчик, как и вы сами, не может претендовать на то, чтобы считаться истиной в последней инстанции. Иногда ваш собственный опыт, если вы в нём уверены, может быть единственным вашим руководителем.

(2) Очень важно переводить идиомы идиомами; причём сама природа идиоматических выражений требует их перевода на другой язык в естественной для данного языка форме. Греческое восклицание "Клянусь собакой!" в буквальном переводе на английский звучит комично. Англичанин для усиления эффекта от сказанного никогда не воскликнет "Клянусь собакой!" , хотя поклонение собаке характерно скорее для англичан, чем для греков. В качестве варианта для перевода я бы предположил фразу "Клянусь Богом!", которая, будучи эмфатическим высказыванием, в определённой ситуации выглядит гораздо уместнее. Так же обстоит дело и с вопросительными речевыми оборотами, как риторическими, так и определительными, и с оборотами, выражающими историческое настоящее.

Так, при переводе с французского на английский следует помнить о том, что во французском форма вопроса часто используется не для того, чтобы о чём-либо спросить, а для упорядочивания прозы, что не типично для английского языка. То же относится и к использованию во французском языке исторического настоящего. Целые страницы во французском повествовании могут быть написаны в историческом настоящем времени. Если же их требуется перевести на английский язык, то временной регистр должен быть переведён в прошедшее. Многие серьёзные специалисты по французской истории используют из абзаца в абзац историческое настоящее для описания прошедших событий, и повествование выглядит вполне естественно. Но стоит только сделать то же самое в английском языке, как оно тут же приобретёт напыщенность и неестественность. Это замечание справедливо и для вопросов, как риторических, так и простых. Частое использование риторических вопросов является характерной чертой французской прозы, но не английской. Для французского языка также типично определять суждение, выражая сперва его содержание в вопросительной форме. В английском языке этот приём не используется. В английском факты обычно излагаются в утвердительной, а не вопросительной, форме. Так, для французской фразы 'Que demanda-t-il? Demanda-t-il une solution financiere ou une solution politique? Il demanda bien une solution financiere, mais une solution financiere subordonnee a la solution politique' навряд ли подойдёт такое английское соответствие 'Какова была его цель? Он рассматривал финансовое или политическое решение?' Мы скорее скажем так: 'Решение, которое он искал, было по существу политическим, но поскольку оно затрагивало и финансовый аспект, последний был подчинен его политической цели'.

Если мы вновь обратимся к вопросу об идиомах, то из того многого, что мы могли бы обсудить, я остановлюсь только на одном частном моменте: предложении без глагола. Такие предложения типичны для французского языка, но не для английского. Безглагольные предложения могут и иногда должны использоваться в английском, но редко и с большой осторожностью. Степень их воздействия достаточно сильна именно по причине присущей им нетипичности; во французском же языке такие предложения встречаются на каждом шагу.

(3) При переводе иностранной фразы вы обязательно должны передать заложенный в ней замысел. Пренебрежение этим правилом приводит к нелепому результату. Замысел фразы в одном языке, может быть менее эмфатичным, чем форма, в которую облачена эта фраза, или наоборот, более эмфатичным. Очень трудно сделать так, чтобы они совпадали. Когда вы переводите иностранную фразу на свой родной язык, вы должны определить, не слишком ли отличается форма выражения замысла от принятой в данном языке. Так, французский политик, который говорит о том, что не одобряет какой-либо закон, выразит это в следующих словах: 'Voila ce qui a perdu le pays'. Если на английский язык мы переведём их как 'Это то, что разрушило страну', то не передадим истинный замысел оригинальной фразы. Автор данного высказывания на французском вовсе не хотел сказать, что его страна была разрушена этим законом; совершенно очевидно, что это не так; его цель заключалась в том, чтобы сказать, что страна была "ослаблена", "поколеблена" этим законом. Соответствующая английская фраза, наоборот, смягчила бы краски вместо того, чтобы сгущать их. Англичанин передал бы смысл так: 'Этот закон имел печальные для страны последствия'. И наоборот, существует множество французских фраз, в которых содержание смягчено формой выражения, а в английском языке напротив. Хорошим примером этому является журналистская и парламентская фраза 'parfaitement incorrect', которая следует понимать не как 'довольно неточно', а, наоборот, 'совершенно неверно'. Это выражение является сильным по степени воздействия, но оно намеренно облачено в приглушённые тона. Когда англичанин говорит 'вы не поверите ни единому его слову', то буквальный смысл этих слов выглядит абсурдным и преувеличенным. Француз же в этом случае подумает: 'On ne peut guere toujours le croire' (Ему никогда не следует верить). Я не удивлюсь, если традиция дуэли имела что-то общее с недосказанностью личного заявления.

Чтобы передать замысел той или иной фразы и, тем не менее, не нарушить норм родного языка, часто приходится добавлять в идиоматическое выражение дополнительное слово, которое отсутствует в оригинале. Например, блестящее замечание, которое Ларошфуко сделал, будучи на на похоронах, я бы перевела таким образом: 'Мне нравятся похороны, потому что я ухожу с них, говоря себе: "Ну вот, как-никак, одними похоронами для меня стало меньше". ' Слово 'как-никак' отсутствует в оригинале, но в английском (и в русском) языке оно нужно для сохранения особого оттенка, который во французском оригинале.

(4) Когда мы берёмся за перевод прозы в наше время, после того, как слова в своём разнообразии использовались в течение многих веков, мы должны очень внимательно относиться к словам, имеющим похожую форму в двух языках. Я имею в виду язык, с которого мы переводим, и язык, на который делается перевод. Мы должны следить за тем, чтобы не путать более раннее значение слова с более поздним его употреблением. Обе опасности имеют похожий источник. Каждая проистекает из того, что с течением времени слово изменяет своё значение, хотя его форма остаётся прежней. Этот источник чаще всего порождает исторические ошибки (наиболее важные из которых возникают при обсуждении богословских вопросов). Фюстель де Куланж оказал большую услугу, когда указал на то, что слово 'cum' в тексте эпохи Меровингов означает совсем не то, что оно значило в тексте классическом. 'Rex cum proceribus' для Дагоберта не означало 'Царь вместе со своими вельможами'. Как человек, знакомый только с классическими латинскими произведениями, он понимал её таким образом: 'Царь в присутствии своих магнатов'. Эта фраза ни в коем случае не означает необходимости согласия вельмож. Царь династии Меровингов был наследником трона римских императоров, а не племенных вождей. Подобным образом, в большом количестве документов, посвящённых обсуждению Евхаристии, глагол 'repraesentare', если брать современное его значение, не только искажает, но и противоречит своему более раннему употреблению. В начале он обозначал не символ, а как раз наоборот, действительное перенесение названного предмета.

При переводе с тевтонских языков на английский опасность перепутать значения принимает одну форму, а при переводе с языков латинской группы другую. Слово, сходное по написанию, почти что идентичное или полностью идентичное, в английском языке может иметь значение, коренным образом отличное от того, которое оно имеет в исходном немецком. Опасность всё более возрастает, поскольку в случае с тевтонскими языками те английские слова, которые имеют тевтонское происхождение, составляют основу речи. Использование слова 'bitter' во время войны является хорошим примером этому. Странное и совсем неанглийское понятие 'Bitter fighting' почти вошло в язык. Однако именно при переводе с языков латинской группы, особенно с французского, эта опасность становится особенно актуальной. Существуют огромное количество слов, которые берут своё начало с эпохи Возрождения, а многие другие с более ранних времён. Все они прямо или косвенно пришли из латинского языка и имеют сходное или одинаковое написание. Однако если при переводе мы будем относиться к ним как к полным эквивалентам латинских слов, смысл нашего текста будет совершенно искажён.

Примеров тому очень много. Одним из наиболее очевидных является слово 'deception', которое в современном французском означает 'разочарование', а в английском 'обман'. Другим менее известным, но чрезвычайно важным для делового мира примером, является перекрёстная ссылка слов 'magistrate' (судья) и 'judge' (судья). Во французском языке первое слово употребляется для обозначения судьи, который служит в более крупной конторе, а в английском --- в менее крупной. Я не могу не вспомнить случай, который произошёл вскоре после Первой мировой войны. Политик, который говорил по-английски, но, к моей радости, не был англичанином, был возмущён тем, что во французском документе обнаружил слово 'demande'. Он воспринял его как полный эквивалент знакомому слову 'demand'. Эта ошибка была сопоставима по масштабу с тем, как если бы перепутали приветствие с пощёчиной.

(5) Не бойтесь преобразовывать: передавайте смысл высказывания адекватными средствами вашего родного языка, не придавая большого значения трудностям формулировок, которые встречаются на вашем пути. Если передача смысла требует расширения границ предложения, то, не колеблясь, расширяйте их и не бойтесь показаться слишком многословным. Например, если вам встретится французское слово 'constater', которое, между прочим, присутствует почти во всех официальных документах, с которыми вам, возможно, предстоит работать, вы должны заменить его целым английским предложением. Среди них могут быть такие варианты: 'Мы принимаем к сведению без дальнейших комментариев', или 'Мы принимаем к сведению для дальнейшего рассмотрения', или в другом случае 'Мы хотим взять на заметку'. Подобным образом, существует множество француских высказываний, которые на английском языке необходимо передавать в более краткой форме. Для примера рассмотрим следующее предложение 'Il y avait dans cet homme je ne sais quoi de suffisance'. Правильным переводом этого предложения можно назвать следующий, более короткий вариант: 'В этом человеке был налёт самодовольства'. Довольно часто, чтобы правильно передать смысл оригинала, приходится видоизменять целый абзац, придавая ему новую форму. Основным правилом должно стать следующее: после того, как вы точно поняли смысл оригинального текста, определили пропорции между его частями, увидели, что выдвигается на передний план, а что остаётся на втором плане, вы должны спросить себя не о том, 'как заставить этого иностранца заговорить на вашем родном языке', а о том, 'что бы сказал носитель вашего языка, чтобы выразить эту мысль'. В этом состоит суть переводческого мастерства. В том, чтобы воскресить чужеродный объект в знакомом теле; не одеть его в знакомую одежду, а придать ему форму родной плоти, влить в него родную кровь.

(6) И наконец, я хотел бы дать следующий краткий совет: никогда не приукрашивайте. Вы, конечно, можете прибегнуть к этому средству, если хотите произвести на свет продукт вашего собственного творчества, не заботясь о том, что происходит с грешным телом, которое вы перелепливаете. Точно так же, как вы переплавляете серебряные ложки в красивый кубок. Но если вы преследуете цель сделать настоящий перевод, никогда не поддавайтесь соблазну слепить что-то новое и (в ваших глазах) лучшее, чем тот материал, с которым вы имеете дело. Этот совет заключает в себе долю перфекционизма, и если бы ему всегда следовали, то мир не получил бы некоторые лучшие образцы творчества, созданные человеком. Поскольку многие из из этих образцов связаны с переводческой деятельностью, когда человек, после первого прочтения произведения на чужом языке, испытывает искреннюю потребность создать что-то лучшее на своём родном языке. Однако это не имеет отношение к переводу. Точно такой же ошибкой было бы пытаться в переводе превратить благородную идею, заложенную в оригинале, во что-то низкое.

Если бы я располагал большим временем, я мог бы затронуть очень любопытный вопрос, связанный с тем, может ли перевод произведения какого-либо скучного иностранного писателя стать проверкой мастерства переводчика. Я имею в виду ситуацию, когда не очень хороший текст какого-либо автора в переводе обрёл бы новую форму. В обсуждении этого вопроса есть определённая степень приятной иронии, и я с сожалением оставляю его, но надеюсь когда-либо вернуться к его рассмотрению.

Если говорить о стихотворных переводах, то для меня очевидны три правила:

Во-первых, первостепенная задача переводчика должна состоять в передаче духовного воздействия на читателя; следовательно, стихи, как правило, следует передавать не в форме поэзии, а в форме прозы; и наконец, отрицательное правило заключается в том, что следует оставить попытки переводить непереводимое.

(1) Что касается духовного воздействия, особенно когда речь идёт о стихах, то, разумеется не существует никакого конкретного правила для его передачи, поскольку средств для этого сотни. Однако необходимо поставить перед собой такую цель, сделать её первостепенной и постараться её достичь, что является наивысшей победой. Самые значительные поэтические произведения, которые мы и называем поэзией, очень сильно воздействуют на сознание человека, и качество этого воздействия отличается от всего остального. Именно на достижение такого результата должен настраивать себя, почти не надеясь, переводчик, по крайней мере, он должен стараться хотя бы к нему приблизиться. Пока он не привнесёт в текст хотя бы частичку того волшебства, которое есть в оригинале, можно считать, что он не переводил вовсе. Если перевод хорошей поэтической строчки не раскрывает того волнения, той остроты, которая присуща оригиналу, можно сказать, что этот перевод находится в минусе, в количественном минусе, это хуже, чем ничто. Например,

Tw d' ama tessarakonta melainai nhes eponto

Если вы переведёте эту строчку как 'За ним последовало сорок чёрных кораблей', то лучше бы вы потратили время, раскладывая пасьянс. Переведите её как 'сорок тёмных кораблей поплыли за ним', и вы уже на несколько миль позади --- но всё же в кильватере --- флотилии, которая поплыла в Трою.

(2) Именно из истинности всего вышесказанного вытекает рекомендация передавать стихи прозой, а не стихами. Я знаю, что лучшие переводы наиболее известных стихотворений сами были представлены в стихотворной форме. Однако я считаю, что это достойно сожаления. Позвольте привести известный пример из Илиады Гомера:

Спала с неё и далёко рассыпалась пышная повязь,
Ленты, прозрачная сеть и прекрасноплетеные тесмы;
Спал и покров, блистательный дар золотой Афродиты,
Данный в день оный царевне, как Гектор ее меднолатный
Из дому взял Этиона, отдавши несметное вено.
Илиада XXII, 467-471 (перевод Гнедича)

Чтобы оценить точность перевода этих строк Гомера, требуются обширные знания, которыми я не обладаю. Однако я надеюсь, что у меня достаточно языкового чутья, а также любви к оригиналу, чтобы судить о том, что данный сокращённый вариант перевода является одним лучших. Этот перевод, по крайней мере на мой вкус, лучше всего, что мне доводилось читать из переводов в стихотворной форме, удачнее других попыток переложить гекземетр на обычные строки.

"... и с её головы упала сеть, и венок, и диадема, которые златовласая Афродита дала ей в тот день, когда Гектор блистающего шлема взял её из дома Этиона [в жёны.]" Я сомневаюсь, что такой же эффект был достигнут, если бы эти строки были переданы в стихах. Чапмэн не достиг его, несмотря на свой огромный талант. Не удалось это и Поупу, чей негреческий стиль перевода критиковали, на мой взгляд, явно ошибочно. Поуп был большим поэтом, а Чапмэн чрезвычайно одарённым переводчиком, тем не менее, маленькая книга под названием Church's Stories from Homer (Церковные рассказы из Гомера), которую я бережно храню всю свою жизнь, достигает цели лучше, чем каждый из них.

Следовать правилу, которое предписывает не переводить стихи стихами, является непростой задачей. Поскольку стихотворение вдохновляет самим своим ритмом, и соблазн передать его воздействие в ритмической форме своего языка очень велик. Более того, я должен признать, что в случае коротких стихотворных форм этому соблазну невозможно не поддаться, и перевод получается замечательным. Причём иногда я думаю, что никакие другие средства не позволили бы сделать его таким. Это в особенности относится к эпиграммам. Вот один из примеров перевода из Анакреона:

Love's self is sad, love's lack is sadder still,

But love unloved, oh that's the greatest ill.

Здесь мы имеем дело скорее с переводом рифмы, чем поэзии. Однако никому не удалось выразить в стихах то, что может быть передано в стиле торжественной прозы, например, одну из самых прекрасных элегий из Антологии Мелеагра Dakrua soi kai nerthe (vii. 476).

Иногда даже целый сонет может быть передан в форме сонета. Об этом мы знаем на примере поэзии Дю Белле, некоторые из величайших произведений которого были адаптированным переводом с итальянского (а стихотворения на итальянском, в свою очередь, явились переложением с латинского). Любопытно, что сам Дю Белле и послужил исключением из этого правила. Я имею в виду один из его известных сонетов 'Lire', перевённого Честертоном и ставшим образцом того, что можно сделать в этом направлении. Я возьму на себя смелость прочитать вам сперва четырнадцать строк Дю Белле, а затем того, кто переложил их на английский.

Затем лектор прочитал два сонета, на французском и английском.

Если я могу позволить себе сделать личное замечание, то я хотел бы признать, что перевод 'Песни о Роланде', до завершения которого я, боюсь, не доживу, но закончить который, тем не менее, мне очень хочется, я, конечно же, стал делать в прозе, хотя я не мог удержаться от того, чтобы в некоторых местах не вставить рифмованные строки, поскольку я находился под огромным влиянием лирики оригинала. Поэтому я просто не мог не перевести:

Hauts sont li puys et tenebreuses et grants

Et dans li vals sont les eaues courants.

High are the hills, and huge, and dim with cloud.

Down in the deeps the living streams are loud.

И опять:

Ami Roland, prud'homme, jouvente bele.

Roland, my friend, young gentleman and brave.

Безусловно, трудно избавиться от желания передавать стихи стихами. Однако переводчику не следует идти на поводу у этого желания. Он должен помнить, что, как правило, в особенности, когда речь идёт о крупных произведениях, и тем более об эпическом повествовании, стихотворную рифму нужно переводить в прозу.

(3) Я добавил отрицательное правило, которое гласит: 'Не пытайтесь переводить непереводимое.' Следовать ему, возможно, труднее всего. Если бы оно безоговорочно соблюдалось, то, может быть, из-под пера переводчика не вышла бы ни одна гениальная строка. Однако, печальная правда состоит в том, что если вы считаете какой-либо отрывок непереводимым, а усилия передать его тщетными и не достойными оригинала, то лучше всего не браться за перевод. На это есть две веские причины. Во-первых, публикуя свой неудачный текст, вы клевещите на поэта; во-вторых, вы совершаете непростительную ошибку по отношению к самому себе, поскольку ставите себя в дурацкое положение. Я бросаю вызов всякому, кто попытался бы перевести на английский язык в стихах или в прозе совершенную строчку Готье:

...et par la petitesse

De ses mains, elle etait Andalouse, et contesse.

В заключении я хотел бы высказать своё опасение относительно того, что в наши дни, на мой взгляд, угрожает переводу. Мне очень бы хотелось выразить свою обеспокоенность, поскольку считаю, что это необходимо в связи с той опасной тенденцией, которая сегодня набирает обороты.

В наше время появляется беспрецедентное число переводов всяких мастей. Пресса изобилует передачей того, что было сказано или написано носителями других языков. И хотя у нас делается недостаточное количество переводов иностранной литературы, во всяком случае, лучших её произведений, тем не менее, образцов второсортного перевода пруд пруди. Это происходит потому, что в наше время все люди читают, во благо или во зло --- пусть об этом судят другие.

Мы живём в эпоху, когда появляется большое число переводов, причём качество их неуклонно падает. Эти переводы хуже, чем были в прошлом, и, по всей видимости, те, которые появятся завтра, будут хуже, чем сегодняшние. Плачевный итог такого положения вещей очевиден. В англоязычных странах, которые представляют собой лишь одну из частей всего мира, плохой перевод не только отрезает нас от наших современников в границах общей цивилизации, но и незаслуженно льстит нашему самолюбию. Кто поверит, что что-либо грандиозное может быть создано носителями иного языка, а не нашего собственного, если об этом написано неадекватным образом?

Причиной такого быстрого ухудшения качества перевода кроется не только в увеличении числа читающих людей во всём мире, чему мы можем радоваться или огорчаться, но и в самом духе нашего времени --- коммерциализации, стремлении к наживе. Положение также усугубляется быстрым ростом числа тех,

кого мы можем назвать 'интеллектуальным пролетариатом', чей интеллектуальный уровень довольно относителен, а вот пролетарский вполне очевиден.

Всё это создаёт ситуацию, при которой тысячи людей думают, что они владеют иностранным языком в достаточной степени, чтобы садиться и переводить на свой собственный. Эте же люди уверены в том, что если они чувствуют свой язык, то они так же хорошо будут чувствовать и другой. Каждый теперь умеет писать, и большинство полагает, что умение выводить слова на бумаге является достаточным определением искусства письма. Поэтому перевод может восприниматься как пустячное дело. Поэтому владелец газеты --- и даже редактор, который обычно имеет более хорошее образование --- готов считать переводом всё что угодно. Именно поэтому издатель платит за перевод гораздо меньше того, что ему пришлось бы выложить даже за самое посредственное авторское произведение. Существуют такие конторы, как бюро переводов, куда вы можете принести любой текст на французском, немецком, русском или японском языках (но, и я очень рад этому, не на латинском) и вам его переведут на английский язык и аккуратно напечатают за несколько часов. Дух переводческого бюро царит теперь во всех видах перевода. Существует лишь одно средство, и как средство от любого аспекта этого заболевания современности, оно должно быть мягким по степени воздействия или вообще может не дать никакого эффекта, если его применить. Я имею в виду повышение значимости переводческого труда в глазах общественности. Нашей целью должен стать --- по крайней мере в наиболее важных случаях --- настоящий перевод. Это значит, что оплата за перевод должна быть достойной, и признание за написанную книгу автор должен делить с переводчиком.

Если это не удаётся, то переводчику приходится рассчитывать на то, что он будет работать только из любви к переводческому труду. Продуктом такого труда можно считать последние переводы Скотта Монкриффа или отрывки, недавно опубликованные Морисом Берингом. Процент, которую составляет работа из энтузиазма и в свободное от основной занятости время, практически ничтожен. Особенно если сравнивать его с тем, что может и должно делаться в этой области. Мы должны лучше оплачивать перевод и выше ценить его; или же нам придётся расплачиваться дальнейшей разобщённостью и самодостаточностью, что повлечёт в конце концов смерть нашей культуры, ибо ни одна часть Европы не способна существовать в одиночку.